Начало игры.

Было ещё достаточно тихо, но Вилли уже будто наперёд, в замедленной съёмке, видел, как через пару минут коридор начнёт заполняться оголодавшими за ночь детьми.
Сейчас же, выйдя из комнаты и спустившись на первый этаж, он слышал лишь редкий топот, громкие зевания и разные в степени громкости шорохи. Приют просыпался.
Лёгкий озноб, который обычно бывает с утра у каждого, ибо ревнивое, но безумно тёплое, родное одеяло никак не хочет выпускать во внешний мир из своих объятий, не прошёл, правда, стал немного другим. От него не кружилась голова. Наоборот, будто сотни маленьких, микроскопических иголочек весело «отплясывали гопак» на коже, попадая в каждое нервное окончание, и сгоняли сон, сковывая каким-то искусственным, но жутко бодрящим, до стука зубов, холодом.
Вильгельм зябко ёжился, периодически вытягивая висящие, будто у Пьеро, рукава белого джемпера и периодически кутался в шарф, стараясь укрыть какую-то совершенно открытую, болезненно тонкую шею, торчащие ключицы и явно просвечивающие под тонкой кожей рёбра.
Вилигелим редко рисовал с самого утра, но это утро именно с этого началось.
Подскочив на кровати, он тут же схватился за альбом и карандаш, вцепившись в него заплетающимися пальцами, и сонно, но очень старательно, стал чиркать набросок.
Вот и сейчас Фантом медленно шёл по коридору, изредка сходя с траектории движения и натыкаясь на стены, уткнувшись в свою потрёпанную, толстую тетрадь, и усердно рисовал собачью морду.
Морда эта была преужасна – это был чёрный, оскалившийся, лохматый пёс. Его длинные, кривые, но очень острые клыки, как, в общем-то, и все зубы, которые больше подошли бы акуле, жутко торчали из-под тёмных губ. Где-то между челюстями, из приоткрытой пасти, с которой капало что-то чёрное, виднелся заострённый язык. Отдельный акцент был сделан на глазах животного – они были красными, практически однотонными, однако слегка светящимися.  Зрачка у пса практически отсутствовал. Лишь маленькая, еле различимая чёрная точка.
Этот пёс часто снился Вильгельму. Он был во всех его снах, но где-то заднем плане. Но именно сегодня он подошёл близко. Очень близко. Вилли не знал, бояться ему это существо, или нет, ведь оно не причиняло во сне никакой боли и даже не лаяло на мальчика. Оно издавало глухое, гортанное рычание с каким-то металлическим скрежетом. Однако положительного расположения животное тоже не показывало.
Просто держалось чуть дальше, чем близко.
Но в этом сне зверь дышал прямо в затылок, Вильгельм будто в реальности слышал, как шипит трава, разъедаемая кислотой, капающей из пасти, как огнём горят волосы от дыхания, и как леденеет всё внутри от рычания. И стоило только один раз обернуться, что бы этот живой, динамичный кадр навсегда врезался в память.
И именно сейчас Вильгельм, водрузив на нос большие круглые, смешные очки старательно, стараясь не выйти из нужного состояния, пытался запечатлеть этот кадр.
- A world beyond your sleep  beyond what's real an in safety hidden sphere.  Away from our daily reality, truth lies out there… - тихо пел воистину волшебный голос в голове мальчика. Одна из его любимых песен. И он тихонько вторил ей, неразборчиво мурлыкая слова, зато точно попадая в ноты.
- Мурлычет чего-то. Это ведь тот новенький да? – послышался какой-то совсем уж детский голос.
- Ага. На инопланетянина похож.
- А вдруг он за нашими мозгами пришёл? – парочка совсем маленьких детей прошла мимо Вилли. Он даже чуть приподнял голову, глядя на детей поверх очков.
- Не исключено! Смотри, какие очки глупые, видимо, своих мозгов точно не хватает, - маленькая и на вид довольно хулиганистая девочка показала на Вильгельма пальцем. Фантом в ответ на это широко и абсолютно искренне улыбнулся, возвращаясь к рисунку.

/гостиная/
«Все. Все черно-белые. Странно. Но какие аккуратные штрихи, как много оттенков черных и серых цветов. В библиотеке, насколько я знаю, можно попросить цветные карандаши. Но почему тогда она не… Сомневаюсь, что она не в ладах с библиотекарем. Возможно, это ее стилистика. Отражение души и страданий. Не удивительно, что она не хочет их показывать. Забавно. Не хочет показывать слабину окружающим, поэтому из…»
- Ричард? – мысли прервал ехидный смех. – Неужели он еще жив?
Блондин поднял голову, одним легким движением сложил все рисунки в стопку. Это была Глория. Хоть Ричард и не обратил особого внимания на ее колкие слова, но ответил ей достойно, да так, что та еще и удосужилась фыркнуть парню вслед. Он остановился, и глядел ей в глаза, чуть склонив голову на бок, прекрасно зная, что это многих пугает. Дети не знают, чего ожидать, когда на лице нет ни единой эмоции. А так как Андерсон был в их глазах непредсказуемым, а на лице всегда было застывшее отражение ненависти, как казалось, то некоторые даже шарахались. Особо терпеливым, смелым или безразличным удавалось без капли страха или какой-нибудь негативной эмоции смотреть парню в глаза и вообще находится рядом. У других возникало желание убраться подальше. Глория не исключение. Она была скользким типом людей, которые готовы пожертвовать всем ради своего блага. Хоть девчонка и имела много друзей, была желанной у мужской половины, ответственной, но ее идеализм и цинизм не многих подпускали ближе, чем на «мы просто друзья». Ричард знал это. И знал, что если ей будет угрожать опасность, то на помощь никто не придет.
Гул. Голоса, перешептывания, колкие словечки и доброжелательные приветствия. Все было настолько знакомым, что немой мог буквально предсказать каждую сказанную фразу. Вон там парень как всегда чихнет из-за своей редкой аллергии на пыль. А пыль с подоконников по утрам не протирают. Вот две маленьких девочки. Они близнецы. Снова в один голос поздороваются с воспитателем. Воспитатель этот тут недавно, но уже успел всем полюбиться. Он в ответ кивнет и еще шире улыбнется. Все настолько предсказуемо, а Ричарду вовсе не скучно. Он никогда не испытывал скуки, слушая все это. Наслаждался каждым своим правильным «предсказанием», когда с виду могло показаться, что он просто задумался и смотрит в одну точку.
Слушает. Слышит, прислушивается.
Всегда слушал.
Снова, переложив рисунки в одну руку, неумело и неуклюже натянул другой рукой на себя платок. Но тот еще больше начал сползать. Сколько бы Риччи не крутился, пытался зацепить платок, но рисунки всему помеха. «Надо бы их вернуть, пока не…» Но платок уже упал. Риччи замер, меланхолично глядя на платок. Поежился от дуновения холодного ветерка, сглотнул. Горло снова болит. А то, что у него еще и температура парень решил утаить. Надо же хоть раз в неделю прогуляться по приюту. Главное, не подавать виду, что ты еще болен.
«Эйлин, ты идешь?» - как раз вовремя задал вопрос Ричард. Девчонка уже показалась среди сонного движения, настырно шла напролом. Причем с не очень довольной гримасой. «Чего это она?» Ричард редко задавал себе вопросы, он чаще выдвигал варианты ответа на них. Но не сейчас. Он искренне не понимал, почему Лин была такой недовольной. «Не уж-то из-за рисунков?» Смотрела девчонка куда-то сквозь блондина, не замечала его будто. Тут-то Риччи понял, что она без очков плохо видит. «Сомневаюсь, что она такая недовольная из-за того, что плохо видит.»
- Растяпа! Под ноги лучше бы смотрела.
- Ой, снова эта странная… Развалились тут.
Довольно-таки миловидная авария случилась всего в двух метрах от Ричарда. Он сделал два шага назад, не решаясь помочь. В глазах загорелась искра ужаса. «Блокнот.» Другие бы на его месте, наверное, помогли бы. Хотя бы спросили, все ли хорошо. Хоть как-нибудь отреагировали на это происшествие, хотя бы негативно, как большинство детей. Но нет. Парня больше всего волновал блокнот. Связь с миром все же. Которую он так легко утерял, доверив в руки такой невнимательной особе. Однако страх быстро затмился интересом. «А его я раньше не видел. Ты новеньки? С виду болезненный… Кажется, о тебе говорила мать. Надо записа…» Ричард снова в надежде оглянулся, ища блокнот где-то на полу. Помешкал вокруг, уткнувшись себе под ноги. «Плохо. Очень плохо.» Растерянность. Безвыходность. Это лишь мимолетное чувство, но оно с ног до головы охватило парнишку.
- Лин! – вырвалось беззвучное имя с уст парня. Он поглубже, несколько нервно закутался в платок. Чего он не ожидал, так того, что девчонка могла спрятать его блокнот, как обычно делал Джек, ее старший брат. Другого варианта в голове не было. Слишком привык, что ему только зла желают. Даже и подумать не мог, что Эйлин могла просто забыть блокнот где-нибудь, или положить в сумку. Хотел было протянуть руку, чтобы одернуть альбиноску, но вспомнил ее фобию. Чуть прикусил губу, снова оглянулся. Искал выход, пытался что-нибудь сделать. «Я ведь могу не своими руками привлечь ее внимание.» Парень помог встать новенькому, уже не обращая внимания на платок. Тот снова сполз. Обиделся, остался лежать на полу. Голова была забита несколько другими мыслями. Ричард же аккуратно взял за запястье новенького, боясь как-либо навредить, и прикоснулся чужой рукой к Эйлин.
«Кажется, мы оба мерзляки.»

Отредактировано Richard Anderson (Суббота, 28 января, 2012г. 12:22:58)

прошу простить за задержку и за такое количество хХ

Резко. Очень резко поднимается. Шустро, быстро, ловко встаёт на ноги, игнорируя протянутую руку. Шарит взглядом по пространству. Наконец, фокусируется на двух. Белых. Белые-белые, такие похожие, но по сравнению с Лин – оттенки серого. «Кто из вас?». Немой вопрос, страх на лице, но заметно пытается его подавить за дежурной улыбкой. Вроде и детской, а вроде и нет.
Казалось, звуков не существовало, до того момента, пока до неё не дотронулись. Кто-то выключил кнопку mute и теперь  Уоллес словно свалилась откуда-то. Ибо в действительности, пока лежала, её охватило оцепенение, что послужило выключению почти всех систем. Оградилась от мира на время, утопая где-то в мыслях.
- Извини, пожалуйста, совсем в тетради потерялся, ни людей, ни дороги не вижу. Ты не ушиблась?
Брови удивлённо поднялись. «Какой странный говор». Ей редко приходилось слышать английскую речь с акцентом, но если и слышала, то её это всегда забавляло. Эйла привыкла к абсолютно чистой речи. Смешок, поправляет чёлку, сверкая своими красными глазами. Где-то этого чудака она видела – если бы не выделялся из общего фона, по крайней мере, лично для неё, не запомнила бы его вовсе. Вот так судьба – любит предоставлять ситуации на блюдечке. «В тетради потерялся?». Скользит взглядом. «Ааа, тоже творческая личность».
-Не оправдывайся, - «ибо раздражает». Пожав плечами, девочка продолжила. – Логично, что ударилась, но цела-здорова. Ничего страшного. – быстро выпалила Лин и шагнула в сторону Ричарда, хитро щуря глаза. – Риччи, мои рисунки.
В требовательном тоне обратилась Уоллес-младшая, всем своим видом выражая недовольство. И желание при возможности прибить на месте. «Думаешь, зная мой страх, я от тебя отделаюсь?». Знак вопроса на лице.
-И да. Твой блокнот я оставила в гостиной, прости. Ах, да, - медленно переводя взгляд в сторону незнакомца, Эйла постаралась добродушно улыбнуться. Получилось. – Я Эйлин. А тебя как зовут? – вполне со всей детской наивностью поинтересовалась девочка.

Альбиносы интересовали мальчика, ведь он очень любил всё необычное. Нет, это не та страсть к экзотике, которая присуща многим людям, выросшим в достатке, или, если сказать точнее, даже в избытке. Он не видел в этом редкости, он видел в этом красоту. Необычную, неземную, захватывающую. Ту, которая бывает только в голове, в чьей-то фантазии, высказанной в картинах или невысказанной вовсе. Вилигелим подумал, что если бы ему разрешили, он бы с удовольствием нарисовал её. Одно огорчало – портрет не оправдает ожиданий. Ведь сама внешность – причёска, глаза, черты лица, - были для его рисунков лишь базой. А он мыслил дальше. Для него не было той толстой, деревянной резной, а может позолоченной рамы, в которые наряжают произведения искусства. Он этих красивых, но жестких граней не видел, он мыслил за их пределами.
Когда она вдруг резко поднялась, он тихонько ахнул, инстинктивно шарахнувшись в сторону. Сердце бешено забилось, но тут же успокоилось.
- Не оправдывайся. Логично, что ударилась, но цела-здорова. Ничего страшного.
- А-ага, - Вильгельм растерянно кивнул головой, внимательно, и почти не моргая – что выглядело как-то совсем неестественно – посмотрел на незнакомку. Он не моргал, однако глаза выглядели живее живого. Большие чёрные дыры в центре голубой бесконечности, именуемые зрачками, прямо на глазах постоянно то увеличивались, то уменьшались, придавая несколько сумасшедшему взгляду ещё и немного какой-то гипнотичности.
Завис, как компьютер при сбое в программе. Нет, что вы, думаете, Вилли так тушуется перед девушками? Отнюдь, тушуется он перед всеми одинаково. Но было бы в корридоре хоть немного меньше народу, и он был бы гораздо живее, если это определение можно как-то применить к маленькому человечку, похожему на какой-то хорошо отреставрированный полутруп или неупокоившуюся душу.
Ступор. Потеря в пространстве, потеря во времени, в голосах, в лицах, в самом себе. А ещё чего-то не хватает. Где-то он что-то забыл. Но что?
Хаос. Гул в голове. Странные фигуры среди мельтешащих детей. Высокие, тёмные.
- И где я их видел?
У них не видно лиц, но они улыбаются, это чувствуется в воздухе, который будто начинает темнеть. Он плотный, он как стена, он давит на кости, пытаясь заставить уменьшиться, свернуться в комок, в какой-то маленький кусочек себя и просто подождать, пока всё закончится.
- Боже, сколько эмоций, сколько чувств, ощущений…спина от них не болит, а?
- Немного, - сам с собой.
Шелест бумаги показался громом. Но долгожданным громом. Вилли будто очнулся. Взгляд прояснился и из заледеневшего кукольного снова стал открытым до самых недр томящейся в маленьком теле души, каким-то детским, болезненно-добрым и чуть-чуть сумасшедшим.
Вилл удивлённо посмотрел на мальчика, которому только что протянул шаль, поднятую с пола. Но она так и осталась в руке. Тот даже не взглянул на неё. Вилли не видел его лица, но чувствовал в воздухе смятение. Такое иногда бывало. Маленькая эмпатия для определённых людей. Просто бывает странное чувство тяги к чему-то. Или кому-то на каком-то основании? Не понятно.
- Запу-утался?
- Да…надо как-то…
- Я Эйлин. А тебя как зовут? – незнакомка добродушно улыбнулась, совсем ребяческим взглядом глядя на Вилигелима. Не было той резкости в движениях, в голосе и взгляде. Будто испарилась. Вилли это немного удивило, но поразмышлять об этом он пообещал себе позже. Затвердевший ком мыслей дал трещину и рассыпался. Голове стало легко. Просто приветствие, но как же он ей сейчас благодарен.
- А я… - Фантом немного смутился, переминаясь  с ноги на ногу, - а меня Вилигелим, - мальчик широко, как-то совершенно по-кошачьи улыбнулся. И почему-то именно сейчас понял, чего ему так не хватало – тетрадь, упавшая на пол и наверняка уже затоптанная десятками ног.

Для Эйлин всегда существовал свой маленький мирок – особое пространство, в которое попадали люди, что находились в поле зрения, на которых она могла сфокусировать взгляд и, собственно, увидеть. Остальным же просто не повезло, хотя быть проигнорированным кем-то из Безымянных порой казалось счастьем несусветным. Иногда такая композиция обстоятельств её огорчала, потому что всегда приходилось полагаться на ощущения и реакции близ стоящих, а иначе не поймешь, когда нужно реагировать на что-нибудь кульминационное. С одной стороны, это был большой и жирный минус, что неоспоримо лишь вредило, с другой стороны можно было с чистой совестью всех игнорировать и даже не задумываться о многих мелочах. Которые в принципе, Лин уже давно не волнуют. Когда довольно долго живешь с таким-то зрением, само собой получается привыкать к таким устоям несправедливости природы, что подарила ослепительную белизну, но ограничила по параметрам физического здоровья. Смирились. «Видимо, сейчас его очередь быть моим зеркалом». Незаметно прищуривается, фокусирует взгляд и делает шажок ближе. Как бы между прочим. «Ви-ли-ге-лим... Почти созвучно с Вильгельм». Примерно прикинув, как это надо правильно произносить, девочка наблюдала. Его действия, как минимум забавляли, а улыбка по странным свойствам делала свою же улыбку чуть теплее на несколько градусов, делая чуть ли не пьяняще доброй. А потом сам диву даешься, что имея в запасе постоянные негативные гримасы у тебя выходит... это. Такое невинное, многозначительное и, вполне возможно, начало дружбы. Такое чужеродное для многих и чисто такое, что не каждому захочешь продемонстрировать. По крайней мере, для тех, кого Уоллес могла защитить словом или же собой лично, она могла этим пожертвовать и была готова пойти на такие жертвы, но виду первое время точно не подаст. У неё это, к тому же, было по настроение или впечатлению, но все же такое внутреннее стремление, которое буксирует за собой все детские устои, тяжелую жизнь и негатив, создает ощущение, что Лин вполне можно довериться.
-Знаешь, у тебя интересное имя, - кивает своим словам, в силу своей уверенности в интересности имени. Как приложение к убеждению. – Честно, может лишь потому, что подобное не слышала. Оно... сказочное.
Элин склонила голову набок. Все же жертвовать открытостью... сильно. Непорядок. Все же для статуса стоило бы вернуть ту резкость, но не выходило – сразу все сжималось и пихалось в клетку. Зверек сегодня отдыхает...или? Что-то зашибуршился, Лин попыталась найти ответ в глазах нового знакомого, в его мимике. Взгляд метался из стороны в сторону, улыбка исчезала. И казалось вот-вот, она почти догадалась, как реагировать, но все хлопком скомкалось, оставляя за собой конфетти.
- Твое? – почему-то от веселого тона, что исходил где-то справа, повеяло могильным холодом. Эйлин повела плечом, поворачивая голову чуть влево. Поморщилась, поджала губы, всем своим видом показывая не то отвращение, которое обычно бывает, когда люди слышат что-то неприятное, не то раздражение.
-Вижу, когда тебя воспитывали, этикет в твою светлую голову гвоздем не вбили, - пробормотала недовольно альбиноска, сложив руки на груди. «Голоса оказалось достаточно. Ну надо же!». – Печааально.

- Спасибо.
«Ах, вот оно воплощение невинности и добродетели…» - Подумал Сайто, закрыв глаза,  и мило улыбнулся уголками губ. Рука при отдаче тетради законному владельцу немного растопырилась в пальцах, мол, говоря как будто бы «пожалуйста» и показывая, что ни на что больше он не претендует. И так уже насмотрелся, что сказать. Кстати говоря, этого паренька он, кажется, видел впервые… по крайней мере такую обложку было бы трудно не заметить… О суждении тут конечно и речи быть не могло, но те первые мысли скорее уж были резким комментарием при виде чего-то шокирующего. Ну да, в подобном месте такое явно могло шокировать, и Хаджиме сразу же заподозрил подвох. За такими вот людьми могло скрываться что-то интересное, так, по крайней мере, считал брюнет. Может он уже настолько потерял веру во все хорошее, что не считает такое поведение за обыкновенную норму? Да, наверное, так оно и было, учитывая, сколько людей он через себя пропустил.. людей наполненные страданиями. Впрочем, сейчас он решил снять свой собственный мир звучания мелодии себе на шею и открыться всеобщему, не менее прекрасному.
-Вижу, когда тебя воспитывали, этикет в твою светлую голову, гвоздем не вбили. – Ну, прямо как по расчету ей богу. Будто такого момента и ждала.
Сайто внимательно поглядел на девушку, и ему показалось, что в глазах ее пробежалась молнией злобная насмешка. Впрочем, от этой молнии остался вполне заметный гром на лице, показывая все свое недовольство. - Печааально. - Но Хаджиме предпочел сделать вид, что не заметил ничего такого и просто ответил все как есть.
-Этикет? Да, пожалуй. Видать это оказалось чрезмерной головной болью. Прости-прости за такую грубость моего тяжелого детства!  – Казалось еще немного, и он рассмеется, сколько фанфарства он вложил в свои слова, сколько насмешливости он приписал собственным родителям, которые не заботились о нем не в ком разе. Да и сейчас ему было все равно, особенно на те не повешенные картины в его жизни. – А ты я смотрю все такая же раздражительная, как и прежде. – Все же не сдержавшись, проговорил брюнет с таким же незатронутым и улыбчивым видом. То ли ему это нравилось, то ли еще что-то. На самом-то деле он и дальше мог игнорировать Лин или высказывать ей что-то в этом роде, чтобы любоваться этим лицом. Одно наслаждение! Но тут, однако, не они одни, а сейчас его интересовал кое-кто другой.
-Смотрю, у тебя появился новый приятель…  - Хаджиме медленно перевел свой взгляд на другую жертву недавнего столкновения и как-то повязывающему  требовательно посмотрел ему в глаза, будто всем своим видом показывая, что ждет от того приветствия или еще чего-то в этом роде.

Отредактировано Saito Hajime (Пятница, 24 февраля, 2012г. 01:05:47)

-Вижу, когда тебя воспитывали, этикет в твою светлую голову гвоздем не вбили. Печааально, - удивлённый взгляд на Эйлин.
- Этикет? Да, пожалуй. Видать это оказалось чрезмерной головной болью. Прости-прости за такую грубость моего тяжелого детства! – аналогичный взгляд на незнакомца.
Вилли то и дело вертел головой, глядя то на брюнета, то на альбиноску. Агрессия была только со стороны Лин, однако Фантом вот-вот готов был увидеть между ними голубоватые разряды молний.
- Отношения у них, наверное, не важные…
- А ты я смотрю все такая же раздражительная, как и прежде.
- А знакомы, наверное, давно… - мысленно потерявшись и отстранившись от окружающих, мальчик уставился куда-то  в пол уже и не надеясь, что о нём вспомнят.
- Чего от меня кому надо?
- И в самом то деле! – однако, внимание на него всё таки обратили. Да ещё какое.
- Смотрю, у тебя появился новый приятель… - Снежок медленно поднял опущенную голову и вздрогнул, сделав маленький шаг назад, когда наткнулся на выразительный взгляд стоящего рядом парня.
Глаза – это ведь такое уязвимое место. И если не уметь закрывать их от окружающих, можно что-нибудь прошляпить. Например, какую-то умную мысль, или грязное ругательство, а может параллельный мир, атак зазеваешься, и душу вытянут, оглянуться не успеешь. А глаза напротив, кажется, именно этим и занимались. К чему-то обязывая, тянули, тащили что-то изнутри будто клещами, так, что где-то в животе начинало неприятно щекотать. Будто сквозняк.
Этот взгляд сбил Вилигелима с толку. Он совершенно растерялся, не понимая, кто и что от него хочет. Потолок стал ниже, стены ближе,  и даже в грудной клетке стало тесно. Она тихонько трещала. Так Вилли казалось. Всё пространство уменьшилось до пределов зрительного контакта.
- В себя приди.
- А?
- Давай-давай, чего испугался-то? Всё хорошо. Просто открой рот и… и представься, хотя бы. В этом нет ничего зазорного.
- Точно, - робкий выдох, - а-ам, я…
Чёртов французский язык, который так лезет в голову в моменты волнения, затмевая собой всё, что только можно, и даже безудержную фантазию мечтателя. Мальчик жутко смутился, вновь опуская глаза и краснея, будто девица на выданье. Но потом, кажется, вспомнил «как это по-английски».
- И-извини, я, наверное…м-мы ведь не знакомы? – скорее, сам себя переспросил Фантом, поднимая взгляд и поправляя то и дело съезжающие на нос нелепые очки, - с-спасибо за тетрадь ещё раз….Меня Вилигелим зовут, - широко улыбнувшись, он протянул незнакомцу извечно ледяную руку, перед этим «вытряхнув» её из вытянутого рукава джемпера. Внутри всё немного подрагивало, как будто за два шага до того, как зайдёшь в холодную воду. Точнее неизвестно – холодная она или нет. Но готовимся, как известно, к худшему, от того и страшно. Для Вильгельма первый шаг к знакомству с кем-то ассоциировался, наверное, именно с этим. Ведь если бы можно было знать заранее. Но тут даже прогноз погоды не поможет. А ощущение собственной никчёмности и убогости извечно только всё усугубляет.

Одно "клац". Нет, Джек же не может всерьёз надеяться уйти? Ещё два "клац" - Кармэл выходит в коридор и ловит взгляд прохожей девочки. Кажется, она улыбнулась ему краешком рта, и Роуэл выпадает в ступор на миг, пока не вспоминает, что они незнакомы. Это объясняет неожиданную приветливость; мальчик успокаивается и делает это ровно к тому моменту, как Уоллес оборачивается к нему. "Ты странный, Уоллес", - хочет сказать Кармэл. - "Если не хочешь видеть меня - брал бы фору, ты удрал бы от меня... я не стал бы за тобой гнаться. Кому ты нужен. Других при мне не трогай и сам на глаза не попадайся. Но нет же, нет, ты готов провести полдня в подвале с тем, кого ненавидишь, и всё ради возможности немного поупражняться в злословии. Да, ты странный, Уоллес".
Сверхчувствительный, как экран нового продукта "Apple", Мэл может среагировать на что угодно, жест, слова, интонацию, завестись с полпинка. Но упорно лезть во все стычки, провоцируя их, создавая их буквально из ничего, постоянно и непрерывно, - этого бы Кармэл не стал делать, даже будучи атеистом. Можно сказать, первый раунд за ним - Джек начал выходить из себя и ёрничать раньше, в то время как Роуэл всё ещё сохранял спокойствие. Беда была только в том, что в эту игру Кармэл играл один, сам с собой. И точно знал, кто проиграет.
Они встают нос к носу - Мэл вдруг замечает, что он порядочно уступает Джеку в росте. И это парадоксальным образом придаёт ему силы, не той, которая нужна, чтобы принимать поступающие вызовы, а той, которая нужна, чтобы удерживать себя в рамках, нарисованных вокруг на песке. Кармэл так старается, чтобы построить на этом "чертеже" что-нибудь хоть сколь-нибудь значимое. Он не позволит очередной волне ярости смыть хлипкие намётки будущего забора - или что бы это ни было.
Уоллес открывает рот, и Мэл заранее знает, что сейчас произойдёт. Понимает по полному ледяной ненависти взгляду - забавно, глаза тёмные-тёмные, а Кармэл думал, что лёд белый. Он ещё не знает, но вскоре этот парадокс повторится зеркально. Начинается нечто, что можно с пафосом назвать противостоянием. Вот только обоих парней тошнит от неуместного пафоса.
Роуэл не успевает перебить. Он мог бы сказать, торжествуя и праздную свою маленькую победу над собой - пока что самоконтроль держит оборону: "Потому что мне нужно принести фонарей к Рождеству. Знаешь, дети, особенно младшие, любят фонари". Он мог бы сказать: "Ты сам придумываешь для меня мотивы, которые устраивают твою жажду злобы. Очнись". Он мог бы сказать, зная, что это будет открытая насмешка: "Не сквернословь, каждый раз, когда хочется выругаться, говори - хвала Господу". Но он не успевает, потому что Джек переходит границу до официального объявления войны.
Это удар под дых, и он вызывает даже не раздражение, а жгущую, поднимающуюся из груди и подкатывающую к лицу обиду. Кармэла прозвали Фанатиком за то, что он назовёт своего сына (если у него когда-нибудь будет сын) именем Джастис. За то, что он молится вслух и сводит к Божьей милости всё происходящее в этих стенах и снаружи. Почему люди не называют фанатиками тех, кто только и делает, что рисует, или тех, кто живёт мечтами о каких-то родственниках за океаном? Почему вечно прикапываются к тому, что для него главное? Почему никто не может представить, что за этой верой есть собственный пережитый кошмар?
"Ты нарываешься, сукин..." - думает Кармэл, но обрывает мысль. И так ясно, что там в конце, ни к чему накручивать себя. Это чертовски обидно, что насмехаться над верой так просто. Но что действительно бесит - так это то, что именно Уоллес считает себя вправе это делать.
Вот и обратная ситуация - глаза Роуэла скорее светлые, но они горят огнём. То ли священным, то ли тем самым пламенем личного ада мальчика. "Тебя там не было", - думает он. - "Тебя там не было". Эти слова повторяются в его начинающем полыхать мозгу, как припев с заевшей грампластинки. Они удерживают самоконтроль Кармэла на плаву - пока что ему ещё даже не обязательно уговаривать себя вслух.
Джеку приходится немного наклониться, и Мэл не отшатывается, хотя его обдаёт запахом, от которого зубы заводят знакомую песню - пока ещё слишком тихую, чтобы сам Роуэл её услышал. Уоллес переходит одну черту за другой, он с мерзкой трещиной на лице вместо человеческого рта стирает песочную границу. Но Кармэл держится. Кармэл думает об испытаниях и наградах.
- Лучше быть фальшивкой, - он прекрасно понимает, на что намекает Джек. Они оба это знают, - чем пустой скорлупой. У меня есть хоть какой-то повод надеяться на спасение.
Спасение, ха. Ничего не значащие буквы, сложенные в случайном порядке, вот что это для Уоллеса. Кармэл отстраняется, чтобы вернуть себе грубо нарушенное личное пространство и взглянуть в глаза неприятелю. Мэл точно знает, что Джек нарвётся. Но искренне надеется, что не в этот раз.
- Кто ты думаешь, ты такой, чтобы спрашивать меня о моей вере? Что ты сделаешь с ответами - подотрёшься? Не сомневаюсь, - Роуэл качает головой, не отводя взгляда. Он ненавидит это существо, но старается трансформировать свою ненависть и - что это, презрение? - в искреннюю жалость. - Ты говоришь мне, чтобы я отстал, но сам лезешь с завидным упрямством, пытаешься что-то увидеть, что-то понять, но... - Кармэл плотно сжимает губы, чувствуя, как покалывающее оледенение начинает ползти по рукам. Ему становится страшно, но его мимика и так исчерпывает себя. - Ты не сможешь. - Он не объясняет; он хочет оставить это так. - Направь свою энергию в другое место.
Обида, раздражение, гнев. Мэл пока способен усмирить последние два, а с обидой как-нибудь уживётся. И всё же мысленно добавляет: "...а то прямо из жопы прёт".